ХОЕ

Дай йому волю, дай йому долю,
Дай доброго світу,
Щастя дай, Боже, народу
І многіє, многіє літа.

блажен ничего не ждущий, ибо он не будет разочарован.

мы перестанем сосать
мы поднимем головы
и наши революции
будут лиловыми

Я лежу посередине улицы Крещатик, напротив станции метро, прямо на разметке дороги. Я лежу и дрочу. Не каждый день выпадает возможность сделать это, лёжа посреди улицы, но я не только лежу и дрочу, я тут живу. В палатке сырой тёплый воздух, снаружи густой туман. Киевский ноябрь споткнулся и распластался в зиму — температура не опускается ниже ноля. По всем признакам зима уже не первую неделю, но осень не уходит, всё застыло в сером межвременье. Я не могу сказать точно сколько я здесь времени и зачем я тут нахожусь. Наверное, надо поспать.

Снаружи очень много людей. В СМИ говорят про миллион, но, дунув, я пыталась считать сколько места занимает один человек и как-то соотносила это с размерами Майдана, и получалось, что миллион тут можно разместить с трудом. Но, если разместить людей в 2 яруса или в 3, а если отрезать ноги, то можно и в 4. Как можно всё оптимизировать, если убирать ноги — люди меньше места все будут занимать; для мобильности можно приделывать колёсики. Интересно, а многие ли думают так, как я? И вообще, почему я думаю, что это думаю я? Последние дни меня не покидает ощущение, что голова полна чужих слов, что во мне не осталось меня, ничего нет внутри. Я — это только все эти крики, шум, я — это оранжевый миллион вокруг.

До того, как подрочить, я приколотила, дунула, палатка вся в сладком дыму. Я трогаю себя там. Оргазм пару раз оказывается совсем рядом, но в самый последний момент обрывается криками — ЮЩЕНКО! И всё приходится начинать заново, каждый раз подниматься по лестнице возбуждения придумывая всё более извращённые сцены. После очередного упущенного оргазма секс не возбуждает, поэтому в голове моей кровавые расправы с особой жестокостью. Я представляю случаи абсолютно бессмысленного насилия. Никакого секса— только казни, только отрубленные головки. Как хорошо рубать головки на Майдане, чтобы они катились по стеклянному склону торгового центра. Кровь течёт рекою по стеклу. Тут в пальцах ног я чувствую электрическое покалывание, это так похоже на приход.

Говорят, что Майдан вот-вот разгонят. Ночью бегали и пугали водомётами, но в итоге всё тихо. Вернее всё громко — радио Эра, постоянные звуки Пятого канала с новостями. Но так — никаких водомётов.

Рядом с палаткой, в которой я лежу, идёт конкурс народной поэзии.

— Украина, моя ридна. Ты одна в моему сердци,— на разный лад вещают доморощенные поэты.

Хорошо расстреливать хороших поэтов. Вот, например, расстрелянное возрождение это же своего рода художественный акт со стороны расстреливающих. Но что делать с поэтами плохими? Не переводить же на них патроны. Тех, которые из себя ничего не представляют можно просто пускать под пресс — давить, давить, давить. Назвался служителем музы, добро пожаловать на заседание Парнас ЧК. Почему так стремятся самовыразиться те, кому выразить особо нечего.

— Поля твои Украина, стэпы твои и нэбо сыне.

Поэты сменяют друг друга и каждый один другого хуже. Господи, за что же такая кара то? Расстрелянное возрождение в своих вершинах самоликвидировалось. Вот, Хвыльовой пустил себе в голову пулю — чк и поэт в одном лице, он сам себя приговаривает и исполняет приговор. Но те, кто сейчас принимает участие в конкурсе народных поэтов, те точно не самоликвидируются.

В голове моей жуткие сцены идут одна за другой. Маньяк мальчиков подманил, завлёк их в свой подвал и там убивал несколько дней. Жертвоприношение перед августовским переворотом. Я представляю, как он выбирал, кого из них убьёт первым, а кого помучает дольше. Понятно, что дольше мучать хочется того, кто больше нравится, такого, с глазами и хорошего. И тут по мне проходит мощная электроволна. В глазах — кровавые мальчики. Меня просто выгибает, как в судороге, я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть, чувствую, как часто пульсирует в висках. Вокруг все эти крики “ю-ще-н-ко-ю-ще-н-ко”, всё это сливается во мне. Оргазм захлестывает, разливается по всем уголкам тела. Я теряю свои границы — вот меня и нет уже. На глазах выступают слёзы. Мой стон сливается с криками вокруг. Я кончаю, кончаю под все эти крики, музыку и шум. По данным СМИ, вокруг миллион человек, а я в палатке, в спальнике, рядом стоят мои заледеневшие мартинсы. После судороги экстаза я полностью расслабляюсь, становлюсь совсем размякшая. “Ю-ще-н-ко-х-у-ю-ще-но”. Хующенко! — произношу я.

Нелепая смерть революционера — запутался в лозунгах и знамёнах.

Засыпая, я пытаюсь вспомнить, который день я живу революционной жизнью и что меня к этому привело. Но вместо этого я разлетаюсь на миллион маленьких шариков и качусь в разные стороны по асфальту. После этого я проваливаюсь в такой же хаотичный, как и реальность вокруг, сон. Хотя, дни такие, что тяжело понять где сон, а где нет.

За пол года до того, как я оказываюсь в палатке посреди Крещатика, я служу в психиатрической лечебнице. Вот заведующая Фаина Н., женщина-рентген. 50 лет в психиатрии, взгляд насквозь. Хотите удивить Фаину? Этот номер у вас не пройдёт. Фаина знает о людях всё и немножечко больше, она полностью сканирует человека секунд за 5, причём три секунды у неё уходят на то, чтобы сделать уточнения к основным выводам. Фаина внимательно посмотрела на меня при приёме документов:

— Ты долго не продержишься тут, ну да ладно, давай трудовую.

И вот я сижу в кабинете в белом халате, со стрижкой ёжик, задумчивая. Первое мужское отделение — первые случаи госпитализации при психозе. Выходить из кабинета нет никакого желания. Коридоры пахнут потом, страхом и аминазиновой гнильцой. Выходишь, налево — отделения, где лежит разная хронь, направо — Кирилловская церковь. Хорошо. Дом скорби. Я только попила кофе, наблюдая, как пациентам делают электрошок. Больного, обколотого транквилизаторами заводят в кабинет и укладывают на кушетку. К вискам прикладывают электроды. Разряд и тоническая судорога охватывает тело, всё напрягается, вены всплывают на шее и на руках. После судорога клоническая — удар за ударом, человек в конвульсиях. Так на оргазм похоже… Иногда идёт пена изо рта. Может ещё кофе? В старом здании плохо с розетками, поэтому чайник и электрошокер находятся в одном кабинете. На электрошокере кто-то из врачей написал маркером «С Новым Годом» — говорят, юмор это — трансформированный ужас.

Вот я сижу в кабинете и смотрю на обои. Ёжик на моей голове ярко оранжевого цвета. На новогодние праздники ко мне в гости заехала моя Точка — мягкая и любимая, подружаня, с которой мы после окончания института хором пристрастились к веществам. Дунув, мы решили немного освежить мой имидж — сначала мы накурились и покромсали мои волосы маникюрными ножничками. Так я стала похожа на перенёсшую тиф, с залысинами по всей голове. После мы поставились кетамином и на выходе из трипа было решено сделать из меня блондинку, так хоть залысины не будут видны. Мы доползли до магазина, купили краску и пошли меня улучшать. Эффект вышел настолько радикальным, что в больничке после праздников меня никто не спрашивает о том, как я праздники провела, зато даже самые лежачие больные видя меня оживляются.

Я оглядываюсь по сторонам. Всю ночь я употребляла наркоз и после ночных полётов реальность вся как из бумаги сделанная — шуршит, мнется в руках. Попробую разобраться в том, кто я. Я — молодой специалист. На моём столе бланки с результатами исследований — больной склонен к резонёрству, суждения с элементами соскальзывания. Моя работа заключается в проведении патопсихологических исследований. Исследование памяти, внимания и мышления пациентов для того, чтобы врачи могли определиться с точным диагнозом. Говорят, что я способная, но ленивая. Правда мне это говорят столько, сколько я себя помню, а помню я себя практически с самого начала, с того времени когда я ещё не могла ходить.

У меня маленький квадратный кабинет — три на три, зато с двумя большими окнами. Белые шторы, стол, два стула, вешалка. Из окна — бюст Павлова, покрашенный в галоперидольный цвет свежей зелени. Это идеальное место работы — можно приходить позже, уходить раньше, можно день за днём сидеть в кабинете и внимательно смотреть на полосатые обои, слова никто не скажет, это же психушка.

На столе атлас с заданиями — что изображено на картине, что общего у названных предметов и кто из нас двоих тут лишний? Когда я поняла, что от точного диагноза не зависит ничего, лишней начала себя чувствовать я.

Заключение: контакт с пациентом поверхностный. В мыслительном процессе наблюдаются нарушения процессов обобщения, пациент ориентируется на формальные признаки предметов и явлений. Если характер психопатоподобный, на какого психопата он вам подобный? Личность незрелая, инфантилизированная — всё, что ни пишу в результатах, всё как про меня.

Я как могу нарушаю дисциплину. Однажды я накурила доктора Рубца так сильно, что он написал в истории болезни — пациент несёт всякую чушь, но придраться, в принципе, не к чему. Так и ко мне — придраться не к чему. Я милая. Меня любят пациенты — мой звонкий смех на обходах, мой задумчивый вид — я постоянно укуриваюсь так, что моя природная интровертивность переходит в полную черепашку — чик-чирик я в домике. Я люблю сидеть одна в кабинете и смотреть в окно. Меня любит персонал — медсестрички заботливо предлагают прокапать витамины. Врачи относятся с пониманием — им-то всё ясно. Иногда мне дарят кетамин. Как-то на пьянке мы поЁм хором Аукцыон в ординаторской, на следующий день на нас жалуются больные: за стенкой раздавался хор пьяных психиатров. Заведующая за это журит нас на консилиумах.

Меня иногда ругают за то, что я не умею себя вести на обходе, но хвалят меня за хорошие способности к диагностике — да, у меня отличная чуйка, больные мне как родные. Я могу разговорить даже полных развалюшек.

Я проваливаюсь в тоннель сна, как Алиса в кроличью нору. Я падаю то медленней, то быстрее, пролетаю через множество тоннелей и коридоров. Иногда я лечу вниз, иногда еду на лифте, который движется горизонтально. В некоторых промежутках я задерживаюсь дольше, другие же пролетаю стремительно. В этом полёте я засыпаю, мне снится глубокий лиловый цвет, он просто переполняет меня, вызывает необъяснимое ликование.

Через сон я какое-то время слышу шум, но вот он становится всё дальше и дальше. Лиловый цвет рассеивается и мне начинает сниться тишина, вот я нахожусь в комнате абсолютного покоя. Я нахожусь там вечность за вечностью. Тишина обволакивает меня, как кокон. Но тут я говорю — покой нам только снится. Из тихой комнаты я выплываю прямо на Майдан.

На Майдане огромная сцена. На сцене — Юля в серебристом трико, как героиня советских фильмов о будущем. Всё вокруг непривычно стерильно, сцена освещена потусторонним светом. В руках Юли большой серебристый рупор. Над Майданом висит зловещая тишина, такая, которая соткана из множества криков, застрявших в горле. Тут Тимошенко плавно поднимает рупор, и произносит очень громко:

— Люди, послушайте меня. Никакой объективной реальности не существует, это всё выдумки Януковича.

Я сама стою на сцене и пытаюсь рассмотреть лица людей, но все закрывают лица руками. Вдруг всё вокруг, до этого серебристо-белое, освещенное холодными лучами вдруг начинает растворяться в оранжевом тумане. Молчавшая у сцены толпа тоже становится оранжевой. В одном движении все поворачивают головы в сторону Европейской площади. По толпе проходит вздох тревоги, ведь прямо на Майдан движется колонна огромных слонов. Слоны украшены сине-белой символикой. Из хоботов, как из брандспойтов, льётся вода. От струй воды валит густой пар.

— Объективной реальности не существует! — слышу я опять голос Юли.

Я вижу как слоны давят молчаливый митинг, вот вместо одного человека осталась только лужа крови, вот от другого. Но тут в толпе проходит оцепенение, все вдруг в едином порыве гнева набрасываются на слоновье шествие. Толпа разъяренно рвёт их на части. Вокруг огромные лужи крови. Я подхожу к одной из луж и трогаю кровь рукой, она очень приятная на ощупь, поэтому мне хочется скорее окунуться в неё, погрузиться в эту лужу целиком, пить из неё и нырять.

«Кровь-кровь-кровь будет кровь-кровь-кровь» — пою я и плыву по реке крови через Крещатик. Я останавливаюсь возле Бесарабки. Там стоят мрачные люди в оранжевых лохмотьях. Всё похоже на настоящее средневековье — тут грязные люди, тут разделывают огромную тушу. Я вижу красные куски плоти, которые режут и рвут руками.

В бочках горит огонь. У костров собираются люди и греют руки. Я тоже понимаю, что хочу погреться, но тут я вижу, что вся запачкана кровью. Огромный плакат: «Слоновье мясо — вкусно и полезно! Только для настоящих революционеров!».

Я вижу, что между людьми ходит Янукович. Он весь грязный, в нищенских лахах. Он спрашивает у каждого: «А где мои слоны, где мои слоны? Я же на них взял кредит у МВФ!» Оранжевые люди облизывают жирные пальцы и отвечают:

— Слонов больше нет, ваших слонов съела эпоха!

Я беру блокнот и пишу там кровью — утопить Порошенко в шоколаде и спать дальше. Я просыпаюсь под крики ЮЩЕНКО и звуки пятого канала. Рядом стоят заледеневшие ботинки. Интересно, какой день я тут?

Весна в психиатрической лечебнице. По кудрявым зеленью холмам разбросаны корпуса отделений. Апрель пробивается, стремится выглянуть ростком из-под каждого камня. Блестящие змейки ручьёв оживлённо стремятся убежать по склонам. Серые тучи разошлись, через просветы льётся пока ещё прохладный свет. Всё полно сил, даже развалины у нашего корпуса выглядят молодо и свежо. Рабочие красят бюст Павлова в традиционный цвет юной зелени.

А вот и я, в белом халате, я дышу сигаретой и наблюдаю за происходящим вокруг.

На пороге отделения стоит больной Червяк — ждёт, пока его увезут в интернат для хроников. Червяк немного старше меня, но болезнь уже превратила его в руины. Червяк скрученный, беззубый и несущий что-то бессвязно. Он похож на человека, который употребил кетамин — крутит руками, гримасничает.

— Витя, что ты ел на завтрак? — заботливо спрашивает у Червяка Фаина на прощание.

— Французские духи.

— Витя, ты что, с ума сошел, они же дорогие. — отвечает Фаина.

Я смотрю на Фаину, на прогуливающихся у корпуса больных. Наше отделение находится в старом двухэтажном здании. Всё вокруг как в обострении. И врачи, и больные ходят зачарованные, одурманенные. Зима у меня прошла относительно спокойно — я ездила в больницу, работала на полторы ставки, старалась. Потом я приезжала домой, закрывалась в комнате, ставилась кетамином и летала до утра. Визионерский опыт увлекал меня так, что меня мало что интересовало. Утром я приземлялась, приходила в себя и ехала на службу. Казалось бы, живи себе, работай. Служебные обязанности не слишком напрягают, смотреть надо по паре человек за день. Их приводят в мой кабинет и я провожу патопсихологическое обследование.

Сезон поступлений в разгаре, в отделение всё поступают и поступают новенькие. Очередного вот ведут под руки, он этим очевидно не доволен этим, активно возмущается и кричит проклятия. Я сижу в кабинете и думаю о том, что никто не застрахован. Тут в кабинет стучат и на пороге появляется доктор Рубец. Сейчас он будет искушать меня.

По поступлению на службу я отказалась от моей большой любви — стимуляторов. Эта любовь была сложной и изматывающей — притоны на районах, юноши пытливые, но пропащие, с рассыпавшимися зубами. И я, вся такая любопытная, ещё немного, и ещё.

Так я размазня и рахло. Но стимуляторы делают со мной чудо — я становлюсь ясной и собранной. Отказаться от этой любви было для меня большим испытанием. Снится по ночам приход. Но я знаю, что разок — и начнётся опять — наклонная, бесконечная наклонная.

Поэтому я употребляю только кетамин. В Киеве его просто океан, много аптек по всем районам, где его продают за копейки. Поэтому можно прийти домой, закрыть комнату, поставить двушку в плечо, а потом ещё, сидеть себе тихонько, как мышка и никому не мешая галлюцинировать. Отличное занятие для интроверта. Диссоциация становится моим обычным состоянием, даже днём реальность я воспринимаю очень условно.

Днём веду себя немного странно, но ко мне в отделении все привыкли, ведь кто первый надел халат, тот и врач. Я стараюсь быть милой. Я подаю надежды. У меня зарплата в 60 долларов. Но пачка кета стоит 3 доллара, так что жить можно. Я вежливая. Мне говорят, что я очень похорошела за последнее время. Ещё бы, я же не торчу. Елизавета Витальевна — белый халат, стрижка ёжик.

За окнами такой киевский неприличный май — кажется, что расцветёт даже свежеокрашенный бюст Павлова за моим окном. Казалось бы — живи не хочу, развивайся, совершенствуй свои профессиональные навыки. Потом можно кандидатскую, докторскую…Но тут в кабинет заходит доктор Рубец и ставит вопрос ребром.

— Винт будешь?

— Прямо так сразу? — ответила, я подставляя руку.

Я же не железная. Наклонная вдруг превратилась в бесконечную пропасть, куда я со свойственным мне любопытством начала падать вновь. Что там на дне кроличьей норы?

Осень. Вдруг лето закончилось, не ожидала от него такого. Сердцевина лета лета оказалась с червоточиной. В больницу на работу ездить было невыносимо, к августу моё сознание состояло из развернутой картины параноидального бреда, мне начало казаться, что за мной следят через радиоточки. Так я поняла, что больше нельзя там появляться, поэтому я пришла и написала заявление. Заведующая Фаина посмотрела на меня взглядом над стёклами очков:

— Лиза, желаю тебе всё же не идти по пути декомпенсации… — подписывая заявление сказала мне она доброе напутствие.

Я выхожу из отделения и тут меня за руку берёт пациент Стебель, хроник шизофреник.

— Избранные духом честь имею освятиться. Докладываю и сообщаю — царство твоё придёт.

Стебель падает перед мной на колени. Господи, как же это всё достало…

— Нет слов Лиза, нет слов. – говорит мне в трубку мама. — Можешь вообще не приходить домой.

Я не только могу, а и не прихожу — то там, то тут ночую, заезжая домой только за чистыми вещами. Мне кажется, что там мне не место и в мире есть вещи намного интересней, чем каждый вечер приходить в свою комнату и ложиться спать. Маме я звоню из офиса рекламного агентства где работаю копиркой.

— Мама, а я тебе стих посвятила, послушай:

Мама, я опоздала, я знаю.
На меня напали лопаты
Я отбивала атаки…

Мама, мне страшно
Холодильник охотничьей пастью
Мордой липкой и грязной
мне тычет в спину
Я совершенно одна без тебя в этом мире.

Боги наверно меняют мои батарейки
Что-то плохое задумали
Садовые рейки

Мне надо было сделать прививки
Мама, меня всё душат чужие ботинки

Ванна пришла и легла на диване
Мне теперь негде спать
Мама ответь телеграммой
Что же мне делать, мама

В трубке раздаются короткие гудки.

Летом я приехала в гости к Точке и осталась у неё жить. Я уволилась из психушки. У Точки съёмная однокомнатная квартира. Денег у меня нет, но они мне и не нужны. Еду привозят родители Точки, всё остальное нам везут друзья. У нас с Точкой общие интересы — как можно дальше уйти в бессознательное состояние. Вещества к нам попадают со всех сторон. После того, как Рубец угостил меня, всего за месяц все мои интересы свелись только к тому, как бы ещё и ещё. Пятый этаж начинает обрастать всевозможными бедовыми персонажами. Вот, Женя например, Женя — красавица в татухах, наполовину цыганка. Женя живет на Трое и регулярно нам доставляет. Ещё куча каких-то подробностей интересных только тогда, когда употребляешь. Лето всё идёт и идёт — медленное, раскалённое и тягостное. Химическое, обжигающее и едкое. Сначала всё стоит в тополином пуху, потом, когда я увольняюсь становится очень жарко, но днём мы обычно отсыпаемся. Дни похожи друг на друга, мы обычно заняты поиском чем бы убиться. Так во всей этой тягучей лени начинается тревожный август.

В начале августа Точка уезжает в Одессу.

— Я посмотрю море, а ты можешь у меня пожить, поливай только цветы. — сказала Точка доверчиво оставляя мне ключи от квартиры.

К тому моменту Пятый этаж был уже на пути к уютному притончику. Я рисую странные картины и развешиваю их по стенам, кроме этого, кругом висят ловушки для снов и разнообразные стихийные арт-объекты. Один из важных элементов дизайна — урна в форме пингвина. Точке принесли её в подарок пьяные художники. Белая кухня раскрашена цветными мелками. Часть комнаты затянута паутиной из кислотных ниток. Уже тогда очевидно, что стоит приостановиться. Соседи приходят на звуки падающих тел и спрашивают, зачем мы постоянно бросаем на пол тяжёлые мешки. Хорошо бы остановиться, но нет, нас не остановить.

Точка едет на неделю, но остаётся в Одессе больше, чем на месяц.

Мы созваниваемся, она даёт мне слушать море в трубке, я говорю, что у меня тоже всё хорошо, цветы в полном порядке. Когда Точка только уехала, я радовалась тому, что останусь одна.

Отлично, — думала я. — пока полежу, посплю, немного в себя приду, а там можно уже искать работу. Если деньги нужны будут — встречусь с кем-то за деньги, делов-то. Подумав о таких встречах, я сразу выхожу в чат и договариваюсь там с каким-то футболистом, что он полижет мне и заплатит за это. Мне нравится идея этой сделки. Он подъезжает на чёрном фольце, мы едем за гаражи…Перед тем, как выйти к нему я поставила себе полтора кубика кета. Наркоз подействовал, когда мы приступили к процессу. Я в хбшном платье в цветочек и, естественно, без трусов. Я поднимаю подол платья и чувствую там его рот. В голове моей жизнь моллюсков. Я кончаю причудливыми линиями и стараюсь не палиться, что я совсем не в себе. Выходит плохо. Меня всю то просто разносит, разбрасывает, то потом собирает обратно в концентрированную точку. Я прихожу в себя я уже сидя на лавочке у парадного, в ладошке крепко зажато пару купюр. На приходе в сознание я обнаруживаю деньги и очень радуюсь этому внезапному капиталу.

Точка возвращается в начале осени и застаёт меня в совсем плохом состоянии — я заснула на сутки, не спав перед этим дней пять, а перед этим ещё пять, я чуть проснулась, она час звонила и стучала в дверь.

— Прости, Точка, цветы завяли, аура тут в квартире была не очень. — говорю я, протирая глаза.

Точка оглянулась и поняла, что с аурой действительно так себе. Я бы сказала, что аура была вообще говно. Немытый пол, горы какого-то разноцветного мусора то там, то там. И погибшие все до одного растения, даже кактусы усохли до гербария и не подавали никаких признаков жизни.

— Не усмотрела. — пыталась я как-то сгладить ситуацию.

Но Точка, очевидно, не довольна увиденным.

За месяц на Пятом этаже побывала шваль всех мастей, причём движение было постоянное и очень разнообразное. Были не только проходящие персонажи, были и постоянные клиенты. Вот, Пушер Бодя проиграл в автоматы трёхкомнатную квартиру и жил в своей белой копейке. Бородатый, крепкий по скелету, но сильно осунувшийся от скорости. Он привозил ко мне вечерами розоватый порошок и малолеточек с Борщаги, таких, робких и хрупких, что я всё думала о том, что кроме притона мы все ещё можем заехать за совращение несовершеннолетних. Но малолеточки принимали вещество и становились не такими уж и робкими. Я смотрела на то, как Бодя ебёт их, но это не вызывало у меня никакого секс отклика, только интерес юного натуралиста. В мире животных. В один из вечеров в квартире появился Спайк, бас гитарист, пересевший со второго на быстрый, сбросивший килограмм 50. Высокий и маслатый, с какой-то собачьей безнадёжностью в глазах. Так я коснулась дна — общие шприцы и множественные оргазмы. Солнце иногда пробивалось сквозь плотные жалюзи, но светового дня я практически не видела. Мы то мутили, то висели. За весь август я вышла из квартиры раз пять. Но всё, август закончен, с Точкой у нас прохлада. Всё, пизда, ремиссия.

Уволившись из психушки я решаю, что меня ждёт карьера великого рекламиста. Из литературы по рекламному делу я прочла книгу Пелевина про поколение Пи. Мне кажется, что этого вполне достаточно. Сознание моё рисует горки кокоса и лакированные авто в которых мчусь я — то туда, то оттуда. О том, что на работе скорее всего придется работать, я не задумываюсь. Ну а то, что я в рекламном деле вообще не рублю, это мне просто не приходит в голову.

После больного лета пришёл такой ласковый лечебный сентябрь. Думать о трудоустройстве противно, но жить у Точки дальше не получается, она расстроена тем, во что превратилась квартира: все эти увядшие цветы, сломанная мебель, побитая посуда и грязь. Сидеть дома у родителей без работы и денег — это слишком тяжёлый вариант даже при моём мазохизме. Пришлось заняться поисками работы. Ведь даже нетрудовыми не разживёшься, выгляжу я просто ад как.

Вот я устраиваюсь в агентство, которое обслуживало несколько клиентов — металлопластиковые профили, какая-то фирма. На собеседовании я произвожу хорошее впечатление — я за неделю отоспалась, у меня немного прошли земляные круги под глазами. Директор — милая, стильная, но от этого работать приятней не становится — надо приезжать рано и сидеть до вечера, надо общаться с коллективом. Кокосом в агентстве и не пахнет, а чёрное лаковое авто есть только у хозяйки. Мне назначают зарплату в 150 долларов и я понимаю, что на авто мне придётся собирать пару жизней.

Офис находится на Печерске. Каждое утро я с трудом просыпаюсь, напяливаю на себя какие-то вещи и так и еду туда — не сильно умытая и тем более не накрашенная. Конечно же у меня депрессия и мне больше всего хочется сидеть и не выходить из дому. Но сидеть и не выходить мне просто негде. Я сижу в комнатке, где кроме меня сидит дизайнер. Хорошо, что не сильно видно, чем я занимаюсь на компе, так как я в основном сижу в чате.

Когда я всё же берусь за работу, возникает значительная сложность — я не знаю, как увеличить продажи, я сама ничего не покупаю, практически всё время, что я себя помню, я не пользуюсь деньгами. Самая большая покупка, которую я совершала в жизни — ботинки Доктор Мартинс. Итак, оконные профили… Странно, что меня взяли — пишу я с ошибками, на работу опаздываю, начальство не чту, как и в Павловке, могу не в тему рассмеяться.

В то время слово креатив только начинает входить в моду. Да, я занимаюсь креативом и копирайтом. Но всё я делаю так себе. И выгляжу так себе. И всё у меня так себе. И чувствую я себя еще хуже, чем выгляжу. К синякам под глазами добавляется новая беда. У меня начинают сильно выпадать волосы.

Я сняла с головы первую прядь. Была в гостях у Точки, заехала к ней сообщить, что у меня всё лучше. В те дни происходит лунное затмение и ничего хорошего ждать не приходится. Я стою возле зеркала, поправляю волосы и в моей руке остается первый выпавший локон. На его месте я увидела островок белой кожи.

— Это ко мне пришельцы подключаются. — сохраняя хорошую мину при не очень раскладах шучу я.

Через полгода после этого у меня выпадет больше половины волос, вся голова будет в дырках, видимо у пришельцев на меня серьёзные планы. Я буду ходить в цветных чалмах которые не буду снимать даже во время секса. Но сейчас волосы падают на клавиатуру. Мне надо написать стратегию продажи пластиковых окон, но я смотрю на падающие волосы и, чтобы как-то отвлечься, пользуюсь рабочим интернетом для того, чтобы сидеть в чате и в жж. Труд сделал из обезьяны человека, но из меня не доделал, хотя я и не сильно напрягаюсь в плане труда. Большую часть времени на работе я стараюсь ничего не делать. Мне кажется, что отлынивать от своих служебных обязанностей — это дело правое, нечего трудиться на капиталистов. Я болтаю в чате, рассматриваю картинки котиков, что-то читаю. Всё, что угодно, кроме того, что делать надо.

Вечером, после работы я гуляю с Льошей Падалью по Майдану. Льоша приятный, есть что-то в нём такое, очень плюшевое. Мы раз 5 знакомились, но запомнила я его только после того, как он взял и очень достойно меня выебал. С моим внешним видом такое со мной случалось не так часто. Так Лёша мне запомнился, иногда мы гуляем вместе. Наше любимое развлечение — слушать о чём разговаривают люди на улице. Люди идут мимо и у всех какие-то свои дела, свои фразы, свои страхи. Только у нас нет никаких планов кроме как вот так вот ходить укуренными и слушать.

— Представь, что весь Майдан в огне, стреляют. — придумываем мы реальность поверх той безмятежности, которую мы видим вокруг.

Майдан при этом безмятежен. Только начинается осень, по вечерам Киев такой неспешный, расслабленный. Небо ещё не потемнело, со стороны заката виднеется красивая акварельная растяжка лилового и розового. Воздух немного пахнет первыми осенними кострами, но при этом ещё совсем тепло. Разомлевший после лета Киев начинает немного остывать, люди проходят мимо нас, каждый занят чем-то своим, а я стою и представляю — центр в огне, кругом люди с оружием, звуки выстрелов. Это кажется абсолютно невозможным.

Но всего через месяц меня уволят и я буду спать в палатке, строить планы мировой революции, нюхать шаровой кокос, пить водку с львовскими афганцами, путаться в лозунгах и оставлять оттиски тел на выстиранных знамёнах, курить траву и разнообразно в необычных местах, но пока я естественно про это ничего не знаю. Я смотрю, как волосы падают на клавиатуру и слёзы начинают душить — мне себя жалко. Вроде же я не плохая, но почему же всё так себе. Бедная девочка.

Утром я прихожу в офис, все пьют кофе на кухне и обсуждают планы на день. После я сажусь за рабочее место и готовлюсь провести весь день, уклоняясь от своих служебных обязанностей. Из явных плюсов работы — комп с доступом в интернет. Но всё мне не то — ни завтрака под электрошок, ни развёрнутой бредовой симптоматики. Вот тебе бриф и давай, сиди придумывай как повысить потребительский спрос среди населения. Где же огромные бюджеты, где же блеск рекламного мира, думала я, изучая тему преимуществ одних оконных профилей над другими.

В офисе мне откровенно скучно, ни спасает ни доступ к сети, ни шаровой хороший кофе. Я звоню Спайку и выясняю, что он в больнице с воспалением лёгких. В спидозном отделении. Да, это именно та новость, которой мне не хватало для полного счастья. Бедный Спайк. Но рано или поздно это должно было случится. Это всё наводит меня на мысль о том, что неплохо бы сдать анализ, но я быстро её вытесняю.

В один из дней я выныриваю из метро и вижу какое-то странное движение вокруг здания ЦВК — грузовики и куча мусоров. Я невозмутимо добираюсь до офиса и выясняю, что что-то там не того выбрали. Так как я сильно занята своим внутренним миром, мне как-то вообще не до выборов, я согласна в любыми вариантами и мне без разницы кто победит. Дальше идут какие-то смятые непонятные дни. Чувствуется тревога и сильное напряжение, но я списываю это на личное состояние.

Через несколько дней в офисе все говорят только про Ющенко и про выборы и про то, что власть украла у народа честное голосование. За утренним кофе никто не говорит о планах на день, все обсуждают только политику и выборы. Речи пламенные и пафосные. Все готовы в едином порыве… В одно утро я решаю разрядить слишком пафосную атмосферу, пошутив на актуальную тему.

— А знаете, что у Ющенко с лицом? — спрашиваю я.

— Нет… — все замирают в любопытстве.

— Это ему голову Гонгадзе пересадили.

Это чувство, когда ты блестяще пошутил, но никто не не засмеялся. В воздухе повис свинец. После этой шутки на меня начинают совсем косо смотреть. Тем более, что это не первая моя неудачная шутка, но на этот раз я превзошла себя.

Я совершенно не разделяю революционных настроений и не обвязываюсь ленточками. Мне лень вникнуть в происходящее. Мне постоянно хочется спать. И есть. И не хочется идти домой, но, увы, после лета марафона мои отношения с Точкой стали не такими тёплыми, чтобы подживать у неё дальше. Эти увядшие цветы, эти шприцы. Пришлось вернуться к родителям.

Отношения с коллективом с каждым днём становятся всё хуже и хуже, я отправляюсь глубоко внутрь себя. Потребительские свойства, целевая аудитория…

В один из дней мимо офиса проходит большая толпа народа. Тогда мне впервые становится страшно. Вот по офису бегает секретарша Стесюк. Колготки-сеточки пленят её полные ляжки. Стесюк взволнована, она вещает последние новости из достоверного проверенного источника — своей аськи. Я сижу в кабинете, смотрю как мои волосы опадают на клавиатуру и слушаю цокот секретаря в коридоре.

— Девочки, мне в аську написали, что танки под городом. Надо раньше уйти, а то если танки, то введут комендантский час, придётся в офисе ночевать.

Танки, танки — разносится по офису.

Происходящее меня порядком напрягает. Утром я наблюдаю за толпой у здания Центризбиркома. Я всё ещё не сильно вникаю в происходящее. Чем больше шума, тем больше я ухожу в себя. Под крики Стасюк все собираются и сваливают из офиса, перспектива комендантского часа никого не радует. Ну что же. Самое время забить и отправится в парк, чтобы дунуть. Город начинают укрывать первые осенние туманы. Деревья стоят без листьев, догорают последние костры. Всё готовится к зимнему сну.

Где же танки? Введите в меня войска.

– Революция не время для рефлексии. – говорит Камандор Ра, заводя меня внутрь палаточного городка. Мы проходим через несколько кордонов и вот, оказываемся среди стихийно расставленных палаток.

— А я и не рефлексирую, я на нулевом уровне рефлексии.

Командор стоит в вязаной будённовке, в чёрном осеннем пальто и греет руки о пластиковый стаканчик с кофе. Он журналист с внешностью опереточного героя-любовника. Мы познакомились, когда мне было лет 19 и я слушала на Майдане выступление Сквозняка. Через года три мы списались в чате и я побывала на К18, квартире, где Командор обитал со своими друзьями. С тех пор мы иногда видимся дунуть. Всего пару часов назад мы сидели и курили у Командора на кухне и он проводил со мной беседу о том, что не время оставаться в стороне от происходящего. Я заехала к нему в гости после работы, но попала на урок политинформации.

— Слушай, Командор, а что вообще происходит в реале? — выдыхая дым интересуюсь я.

— Матрица дала сбой. — кратко комментирует Командор.

— А какая разница кто будет президентом? Мне кажется это ничего не меняет.

Командор отвечает на мой вопрос многозначительным взглядом — Как, тебе что, не понятно? За час до этой беседы эффектная брюнетка угостила меня быстрым, я сделала пару дорожек, так что объяснение по матрицу кажется мне достаточным и весьма убедительным. Я понимаю, что надо вставать и идти, и я встаю и иду, ведь революция не может ждать. Командор везёт меня показывать Майдан. Мы едем на революцию на 18 троллейбусе, долго тянемся до центра со стороны Куренёвки.

Сначала мы заходим в сам Городок. Всё вокруг очень напоминает типичное состояние моей комнаты — горы разбросанных вещей, всё неупорядоченное, хаотичное. Но есть и приятное, с ходу у меня в руках оказывается чай, кроме того везде предлагают что-то поесть. Мы идём вглубь, всё дальше и дальше, всё похоже на очень странный карнавал. Все веселые, со стороны Майдана слышны подскуливания Вакарчука. Меня начинает постепенно включать, вот я уже улыбаюсь проходящим мимо, вот мне уже симпатично происходящее, вот я почти не замечаю мусор, который разбросан между палатками.

Матрица дала сбой. Я стою на верхнем этаже в доме профсоюзов и смотрю вниз на толпу и оранжевые пятна. Людей очень много, чувствуется такая сплочённость и возможность действовать в едином порыве. Одно движение, и вся энергия даст взрыв. Я на круглом столе психиатров и психотерапевтов, куда меня, как молодого специалиста, завёл Командор. Там я представилась и началась активная работа. Обсуждается тема психологического состояния нации. Врачи выражают обеспокоенность. Психотерапевты выражают опасения. Как предотвратить вспышки безумия.

— Сами понимаете, что на революцию потянутся люди пограничного склада и психопаты, — говорит мужчина с бородкой, похожий на иллюзиониста.

Да, вот один из них уже подтянулся, это, собственно, я. — проносится у меня в голове. Я смотрю вниз на толпу через большое окно в доме Профсоюзов. Мысли уносят меня куда-то, я представляю, как все эти люди начинают сметать всё, грабить и бить, уничтожать, сметать всё на своём пути. Всё это вызывает волнение и внутреннюю дрожь. Вот я вижу, как люди врываются сюда, дальше кровь. Вот лежит этот бородатый дядечка, который с таким серьезным и угрюмым видом вещает на тему того, как всё плохо. Дальше — фрагменты всех остальных. Мысли про это отвлекают меня от того, чтобы запомнить, кто есть кто.

Но тут подходит моя очередь представиться. Я рассказываю, что работала в психиатрической лечебнице, а сейчас думаю писать научную работу на тему управления массовым сознанием. Я говорю, что тоже обеспокоена и готова всеми силами и всё, что можно, для всех, для кого надо.

Дальше мы обсуждаем, что делать для того, чтобы предотвратить коллективное помешательство. У меня немного ходит челюсть и сильно пересохло во рту. Я предлагаю поставить в палаточном городке палатки с психологической помощью. Психиатры тяжело вздыхают и соглашаются что да, это важная мера. Один из них говорит, что вся страна сейчас нуждается в психоаналитической кушетке. Доктор, голоса в моей голове говорят, что вы лучший врач в этом мире.

А вот мы ставим палатку прямо напротив метро Крещатик. На палатку помещается табличка «Психологическая помощь Пора». Мне не плохо бы отдохнуть, но я пью чай и вдруг чувствую неожиданный прилив сил. Первоначальное неприятие проходит, люди вокруг начинают казаться мне родными и приятными.

Вот на моей жёлтой осенней курточке появляется бейджик с надписью “Психологична допомога ПОРА“. Я готова оказывать помощь. Надо быть готовым к худшему, но я по совету стараюсь не рефлексировать. Оставим рефлексии на потом, для историков. А пока — революция.

– Революция как бывший любовник. Когда страсть, то всё отлично. А потом вспоминаешь и понимаешь, что у вас кроме ебли не было совсем ничего общего. – говорит мне Киса.

Революция уже прошла, но зима ещё не закончилась. Я сижу на кухне у Кисы и мы ждём нашего общего любовника, которого мы называем тоже Киса. Киса — здоровый и уютный, пару лет назад он вышел из тюрьмы и обычно представляется журналистом. У него здоровые руки и крупной лепки лицо — выразительное, значительное, как и вся его фигура — весомая, как монумент самому себе. При этом мы забавно похоже внешне, как родственники какие-то. Киса познакомилась с Кисой в чате. После этого они начали встречаться. От Кисы тогда только ушел муж и она была в глубокой депрессии. От депрессии она спасалась беспорядочными половыми и в поиске их она и встретила Кису.

— Я когда к нему подходила, думала, только бы это не он, но то оказался он. — рассказывала Киса.

После года Киса закомандовал третью и Киса пригласила меня, мы тогда уже соединились на уборке мусора на Майдане.

Вот я пришла с какого-то очередного митинга, замёрзшая, но сейчас мы погреемся. Будет не только тепло, а и жарко. В коридоре стоят флаги, для их ручек покупались удочки. Наконечниками удочек я постоянно предлагаю выпороть раба, но рабы как-то этому не сильно рады. Рабы хотят так, чтобы не больно, и не оставалось следов, и потом ещё чтобы все им да. Революционная деятельность она вся такая — верхи не могут, низы не хотят.

А вот и Киса приходит, сначала мы курим на кухне, затем я надеваю его майку с Чарли Менсоном. Большой Киса пахнет дымом и хорошим домом. Я пахну молоком, а маленькая Киса — лесом. Мы идём в комнату где лежит на полу матрас. Киса берёт меня за загривок. Комната заставлена книжними полками, перед тем, как я закрываю глаза я смотрю на корешки книг — Алейхем, вот оранжевый Ильф и Петров. Ой, не надо, больно, пожалуйста. — прошу я. Казалось бы, что может свести таких непохожих людей. Как что? Секс и наркотики. Киса наваливается с силой, берёт меня грубо. Потом он ебёт Кису, а я вылизываю ему яйца. На вторую палку нам приходит идея в голову связать меня и выпороть, меня привязывают к доске Евминова и начинают вдвоём пороть. Да мало ли, что ещё происходит у таких людей: одна в депрессии, другой в мании, а я — в революции. Нам так хорошо, мы одновременно приходим к финишу втроём.

— В любого таточка люба кроваточка. — говорю я, лёжа в клубке из тел. Так я их люблю — и Кису и Кису.

После всего мы сидим голые на кухне втроём и едим бананы. Ну и зоопарк. За окном зима, которая всё же началась, а у нас страсть. На кухне Киса жжёт газ, чтобы было теплее. Мы такие разные, если бы не было интернета то, наверное, мы бы никогда не встретились. Как всё же человек похож на обезьяну, — думаю я, осматривая наше странное трио. Может лучше не делать революции, а стремиться к эволюции — сначала прямохождение, потом овладение инструментами. Всё постепенно.

С Кисой я познакомилась за пару месяцев до оранжевых событий на показе немецкого кино «Монгольская Жанна Дарк». В кино герои долго ехали по бескрайней степи, параллельно бухая и веселясь. Одна из актрис была очень похожа на меня, поэтому кино мне понравилось. Кисонька мелкая, голубоглазая, со светящимся при ебле лицом. Жестокая, где можно, но так — тихая и вежливая. На первой встрече я вообще не поняла, что она за человек. Да даже на групповухах мы не так раззнакомились, как на революции. Мы окончательно сдружились в палаточном городке. Вот мы собираем мусор, разбросанный у палаток, кругом очень грязно, люди выбрасывают мусор прямо из палаток на землю, всё покрыто бумажками, пакетами и объедками. Я в чалме и больших желтых очках на всё лицо. В мешках с гуманитаркой я обнаруживаю шерстяной комок и решаю, что это оранжевые перчатки.

— Смотри, Киса, перчатки нашла себе.

Приехав домой я разворачиваю оранжевые перчатки и обнаруживаю, что это два разных носка, а сняв очки узнаю, что эти носки не оранжевые, а красные. Революционное время полно иллюзий и обмана. Надо быть предельно внимательным.

10.

В мэрии — огромный зал полный людей, люто пахнет носками. Вот он, революционный дух. Я захожу в разные залы и комнаты — везде кто-то есть. Кто спит, кто ходит, кто сидит за столами и что-то жарко обсуждает. Я проталкиваюсь и пробираюсь туда, куда обычно не пускают.

Из мэрии я иду в дом архитектора, там у меня есть свои тихие тупики, там можно побыть одной. В доме архитектора в медпункте дежурит врач с полуседой бородой, на грустном юморе мужчина. Жена ушла к другому пару лет назад, говорит, что новую заводить поздно, но самому очень одиноко. Я часто захожу к нему погреться и поболтать, он оказывается в прошлом неформал.

— Я ещё уральский рок клуб застал, там в туалете всё шприцами было засеяно. — рассказывает мне он.

Везде одно и тоже думаю я. Одно и тоже, одно и тоже.

Вот я сижу в своём тупике на лестнице в доме архитектора и тут начинаю плакать. Сначала немного, но вот я плачу всё сильнее и сильнее.

А почему бы не организовывать иногда массовые всеукраинские плачи?

Плач о погибших сынах и дочках твоих, Украина. Плач о пропавших ни за что в застенках и подвалах. О погибших под Крутами, на смерть брошенных. Замученных, закатованных, уничтоженных. Плач о жертвах — бесконечных, которые не могут насытить собой алтарь, о жертвах которые напрасны. О матерях и сёстрах плачь — кто в наймы, кто на панель. О спаплюженных и сплюндрованных, о нищих, обездоленных, о ветре в поле и тяжёлой доле. Муки без искупления, страдания, которые ничего не принесли, кроме выхода на новый круг. Невинность, берущая на себя всю вину, но не искупающая её. Плач — от хныканий до рыданий, которые приносят такое облегчение, что можно и дальше стоять на коленях и слезами обливаться. А у пана два жупана, третья свитка — а у нас ни одной, слёзы, слёзы, слёзы. А палачам вы думаете что, легко? Постоянная занятость, дел море. Плач о палачах. Плач о паралитиках на раздорожье. О курсе доллара и о том, что уродило так, что некуда девать урожай.

Вот я сижу и плачу. Нервы мои расшатаны. От порошочков от простуды я почти совсем не сплю. Не могу понять, как выбраться из этого пёстрого карнавала, где выход и какой день я тут? Я сижу на внутренней лестнице дома архитекторов и слёзы падают на мою ярко-жёлтую курточку, на мои красные перчатки, текут ручьем по бейджику «Психологична допомога Пора».

Я плачу об Украине. Об её земле дающей силу, питающей и утоляющей, о садах в цветении, о плодородных сытых полях. Об отрезанных девичьих косах и хрусте костей под кожей. О летних закатах, которые над всей степью проводят линии, из которых льётся вверх багряное, вроде кровь разливается на полгоризонта. Спелые, налитые югом, вроде из мяса сделанные помидоры. Зимние морозные ночи — всё в ледяной неге и светится. Столько всего — и всё зря. Я плачу о себе, о том, что я забыла кто я и не знаю какой я день тут. Мне кажется, что никакого выхода нет, что я всегда буду скитаться, завернутая в пёстрые тряпки флагов. Нет у революции конца и края, конца и края нет и моим слезам.

Мои слёзы все текут и текут. Они уже льются потоком по мраморным ступеням. Ещё немного и они безудержным потоком выльются на Майдан и начнут смывать все вокруг. И вот, слёзы всё прибывают. В них уже плавают оптимистически настроенные девочки из провинции, их быстро затягивает в поток и видны только оранжевые ленточки. Вот плывут львовские афганцы в бушлатах и баба Параска проплывает на куске пенопласта. По потоку слёз расплываются масляные лужи от опрокинутых чанов с едой. Смыты 24 елки на Майдане, каждая в честь одной из областей. Редкие спасшиеся пытаются взобраться на фонари и привлечь внимание спасателей, размахивая оранжевыми тряпками. Слёзы заполняют весь город, на месте Киева остается только море моих слёз. А я все плачу и плачу и остановиться не могу. Все народы счастливы одинаково, а несчастливы потому, то Бог ума не дал. Но вместо того, чтобы просить об уме, лучше устроить всенародный плач. Вот я и рыдаю.

— Ты чего это? — спрашивает меня появившийся вдруг врач. Он вышел на перекур и застал меня в слезах на массивных ступенях в стиле сталинский ампир.

Я смотрю вокруг и понимаю, что ничего не затоплено слезами, всё ок. И правда, чего это я.

11.

Средневековье — эпоха карнавалов. Карнавалы принято было устраивать после тяжелых испытаний. Суть карнавала — обман смерти. Представь из себя другого. Если ты приоденешься, то смерть не узнает тебя и пройдёт мимо. Да и сама смерть на карнавале может переодеться и отдохнуть от своей постоянной работы — свобода! Феодалы разрешают, вассалы ликуют. Цветное средневековье творится в самом городке — тут разливают суп, тут горы мусора, узкие проходы между самими палатками, все в праздничных лохмотьях. Кажется, что в самом Городке вырос большой внутренний лабиринт, уходящий далеко под землю, если хорошо поискать, можно найти каменный спуск в бесконечное подземелье. Но надо держать ухо востро, карнавал полон опасных иллюзий и из тайного лабиринта можно просто не найти выхода, став заблудившейся жертвой революции. Я знаю, что всё вокруг может оказаться полным обманом, поэтому стараюсь быть осторожной. Но не обман ли сама я? Я иногда сама себя не узнаю, проходя мимо.

В Городке наступил сложный период, вроде бы революция победила, но нельзя же так просто взять и сказать людям — давайте-ка все по домам. Поэтому карнавал решено было продолжить. Я не в себе, я не знаю какой день и сколько времени я в Городке. Порошки от простуды, жар, всё это отдаляет меня всё дальше и от себя, и от «в себе», и от реальности. Но глаза мои горят, я готова к решительным действиям. Со всей решительностью я просыпаюсь в палатке и, выбравшись наружу, выясняю, что в городке объявили показ революционной моды. Саму моду было предложено делать из подручных средств. Это принесло оживление в Городок, который уже впал в полусонное состояние без указаний, что делать дальше. Жители городка принялись активно украшаться оранжевыми ленточками, целлофаном и плакатами. Прогуливаясь между палатками, мне начинает казаться, что я на картине Босха. Всё очень странное и детализированное.

Тут рядом оказывается Точка. У Точки оранжевые афрокосички и дома на Пятом этаже движ. В один из дней я чудом выбралась из Городка и попала к Точке в гости и обнаружила там достаточно революционную атмосферу. На кухне сидел парень, высыпавший на стол горку кокаина.

— Я уже не могу, в меня это говно не лезет просто. — сказал он, шмыгая носом.

Оказалось, что он работник оранжевого штаба. Я впечатлена тем, что неправильно выбрала себе сферу деятельности в рекламе, что надо было сразу в политтехнологи.

Вернёмся на карнавал. Точка пару ней не спала, но достаточно энергична. Мы ходим по Городку, пьём чай, рассказываем друг другу сны.

— Представляешь, что всё это на самом деле сон, из которого нет никакого выхода. Так будет всегда.

Но Точку это не пугает, она настроена на приключения. Точка знакомится с одним из участников показа мод, с Сашком. Сашко из Львова полностью обвешан мишурой апельсинового цвета. Точка и Саша нравятся друг другу. У Точки оранжевые косички, в тон костюма Саши. Для того, чтобы снять волнение перед встречей, Точка в медпункте выпивает флакончик валерьянки, после чего она зазывает Сашу спать нашу в платку. Саша обещает прийти позже, после того, как объявят победителя показов мод.

Через какое-то время в городке образовывается совсем другой Саша. Другой Саша совсем не такой, как тот Саша, которого сейчас лежит и ждёт Точка — этот Саша менеджерской внешности парень, в состоянии столь сильного алкогольного опьянения, что его просто нет, он — движущееся тело. Саша на автомате открывает нашу палатку с надписью «Психологична допомога ПОРА», впадает в её недра. Укрывшись спальником там он и выключается. Через некоторое время он включается фрагментами, поворачивается в темноте и, о чудо… Начинается шевеление, Точка чувствует на себе руки, а потом в себе хуй. Она стонет: о да, Саша, да…

Потом Точка поворачивается и видит, что это не тот Саша, а какой-то незнакомый гражданин с перегаром. Точку это так огорчает, она чуть ли не плачет. Вот она стала жертвой опасных революционных иллюзий. Расстроившись, Точка выбирается из палатки и уезжает из Городка. Саша приходит в себя чуть позже, он выползает из палатки в морозное утро. Он уверен в том, что у него был секс не с Точкой, а с миниатюрной красавицей Верочкой. Про своё заблуждение он узнает вечером, из моего ЖЖ, где я записываю эту историю после того, как Саша начинает хвастаться с кем провел ночь. Надо быть осторожней. Реальность дает сбои. Если прикинуться не собой на карнавале, смерть не сможет тебя узнать и просто пройдёт мимо. Но узнаешь ли ты сам себя?

12.

Почему те события называют революцией? Где был бунт? Где были свержения? Почему Кокаиновая Принцесса не закричала с трибуны своим истеричным резким голосом: люди, берить, шо бачите, це все ваше! Почему тело Кирпы не бросили со сцены в толпу? Почему вместо казней были только песни, одни бесконечные песни. Все, кого осуждали со сцены стали только богаче, а потом пришли к власти. Почему не было сеансов массового БДСМ? Все эти вопросы я задам потом, когда меня заинтересует почему вместо классовой борьбы один только класс борется сам против себя.

Несмотря на то, что борьбы нет, на Майдане жизнь конечно же состоит из своих битв. В революционной квартире Командора идёт бой беспощадный и неистовый. Всё хорошо в коммунах, кроме того, что они рано или поздно накрываются чьей-то пиздой. Оно всегда так — сначала фри лав, все со всеми, но потом у одного из коммунаров появляется девушка, которая сначала всем довольна, но потом начинаются первые атаки, сначала невинные, но каждый раз это всё более серьёзное наступление. Другие коммунары сначала смотрят на это с недоумением, мол что это с ними. Но тут начинаются атаки на других, встают вопросы, кому платить аренду, просьбы не шуметь после 12 и всё, это начало конца. Так вышло и с К18.

К18 — первая киевская интернет-коммуна. Сексуальная революция в условиях одной отдельно взятой хаты. Командор и ещё пару обаятельных уебней сняли квартиру, где образовался настоящий интеренет-порносквот. Тёлок в чате снимают опросником «киса куку» — киса, с какого ты района, киса с какого ты города, киса у тебя есть парень, киса ты сосешь? Оказывается, что многие кисы сосут. Как-то я попала на К18 с Точкой. До этого я бывала там пару раз, но мне особо не запомнилось. Но тут мы приехали среди ночи разноцветные, наряженные во фриков и сели сразу за комп мутить в чате вещества.

— Кано, приехали тёлки, еби их, — пытался нас пристроить Командор.

— Сам их, Тарас, еби, они же страшные, — ответил Кано.

Действительно сложно было сказать, что мы сильно вписывались в эталоны женской красоты, мы похожи на упоротых пингвинов. На наших пальцах — крейзи рингс, которые я делала из проволоки, бусин, вырванных зубов и других подручных материалов. Сами мы в каких-то цветных тряпочках так и остались в тот вечер нетронутыми. Но многим там везло намного больше. На крики девушек приходили соседи — что вы там с ними делаете, тёлки не могут так от секса орать. Всё было замечательно.

Но все коммуны заканчиваются одинаково. Закончившимися деньгами и попыткой создать стойкие моногамные отношения. Так произошло и с К18. У Командора появилась Жо. Сначала он начал ходить в трусах, а постепенно и фрилав свелась на нет. Нельзя. В итоге была снята новая квартира, а Жо уехала учится заграницу. У неё были серьёзные намерения вернутся и замуж.

Но днях она приедет после учебы и застанет дома Командора нарасхват. Целое хитросплетение гражданок, которые на что-то рассчитывают. Нежная Верочка, такая хрупкая и прекрасная, она страдает молча. Во время своих молчаливых страданий Верочка случайно выливает чайник кипятка на Катю, всё случайно, но Катя после этого не может выйти из квартиры и лежит там в жару. Но самое тревожное в этой компании это Жучок. Жучок — юная, пламенная, образованная и увлечённая.

Вот вернувшаяся из Канады Жо стоит на кухне и бьёт чашки, которые она дарила Командору. Революция — опасное дело. После этого она находит фотографии Жучка и делает из них бутерброды — между батоном и маслом она кладет её снимки — бытовая магия из подручных средств.

В боях за Командора одерживает победу Жучок. Одерживает победу, даже в эти бои не вступив. Революция сводит людей.

13.

Я давно не сплю. Я давно не ем. Меня прёт. Я постоянно пью порошки от простуды и чаёк, который разливают в палатках с продуктами. Я не могу добраться до дома, потому что, что такое дом? Я живу в Городке. Тут есть всё необходимое, а необходимо мне крайне мало. В палатке густой дым, я забиваю сигарету за сигаретой. Вот я решаю выбраться прогуляться по центру, узнать есть ли жизнь вне палаток. Я хожу в прохладном тумане и люди кажутся мне своими тенями. У меня чувство, что я вижу поверх реальности сон с совсем другими людьми — уверенными, надёжными. В этом сне поверх реальности всё в цветах, вроде не влажная зима, а очнувшаяся весна. Всё расцвело, мне даже кажется, что сквозь туман пахнущий гарью я начинаю слышать запах цветов. Но это сон наяву постепенно растворяется в тумане. Я прохожу все знакомые маршруты, но видения больше нигде нет, всё стоит знакомое, но какое-то призрачное. Вот я обнаруживаю себя во Владимирской церкви. На голове моей цветной платок в розах. Желтая курточка вся в саже. Дева с младенцем смотрит на меня строго, вроде знает про меня всё, включая то, в каком непростом состоянии я нахожусь. Я обращаюсь к ней и слёзы текут у меня по щекам. Меня переполняет чувство какой-то неземной благодати. Вот молитва сама начинает течь из меня, вроде голова открылась и кто-то вкладывает её в мои мысли.

Пресвятая Богородица, величественная Царица небесная, повелительница ангелов, услышь молитву мою. Посмотри на Украину и взгляд твой пусть укроет милостью нашу землю — сытую, сочную, наполняющую силами каждого, кто любит её. Ты получила силу защищать людей от Сатаны, защити же и нас, сжалься. Помилуй нас и сохрани в тех битвах, которые ещё предстоят, дай силы для побед над злым духом, что то и дело искушает нас. Враги этой земли пусть онемеют и обессиленные упадут от одного взгляда твоего. Закрой нас от Сатаны и всякой нечисти, покажи дорогу тем, кто заблудился и не может выйти на путь праведный. А те, кто сам заводит в тупики, те пусть узнают весь гнев твой. Когда плоды наливаются, и когда поля полны урожаем, и когда земля засыпает и по весне просыпается вновь, пусть щедрость и благость твоя снизойдет на нас, а благодать станет каждому защитой. Смиренно прошу у тебя — будь заступницей и спасительницей нашей святой земли. Земли, которая питает и насыщает. Благость и радость снизойдёт на нас, и восславит наш священный хаос. Благость и радость, благость и радость. Зоря утренняя, молю тебя, о славе и воле для этой земли, о твоём покровительстве и заступничестве. Пролитая кровь пусть возродит эту землю и никакая жертва не будет напрасной. Умоляю тебя, со слезами прошу, пусть сгинут все враги, а легионы праведных и смелых под защитой твоей пусть обретут победу и вечное царствие. А для себя я прошу одного, Борогодица, дай мне собраться, дай мне быть целой и единой, а не собирать себя по кускам и где попало, соедини трещины мои, возроди и возвысь.

Я чувствую, что моё тело стало Украиной, цельной, великой, возродившейся, что кровь моя течёт под землей. Я ощущаю, как приходит весна и по мне начинают расти молодые побеги, как тело моё питает ростки и наполняет их силой. Я переживаю сбор урожая и сытость которую получают люди. Я единая, я целая и живая, ничто не может разделить меня. Тут хор ангелов в моей голове начинают хором петь гимн: «Ще не вмерла Украина».

Матерь Божья впереди, а я позади, что Божьей матери то и мне.

— Девушка, а чего это вы тут лежите, холодно же, — обращается ко мне прохожий.

Я обнаруживаю, что лежу прямо на земле у собора. Надо, наверное, поспать.

14.

Я ищу выход из Городка и каждый день оказываюсь всё глубже и глубже. У меня начинают зарождаться подозрения, что никакого выхода нет вообще. Сама реальность под большим вопросом, невозможно понять где настоящее, а где нет. Вот, сами посмотрите. Это же наша палатка с надписью «Психологична допомога Пора». А это я — в жёлтой осенней курточке, закутанная в красный платок, запутанная в транспарантах и знамёнах, пытаюсь вырваться и понять, где я и зачем. Почему я очутилась посреди улицы Крещатик, почему мне тоже хочется крикнуть Ющенко и не просто хочется крикнуть, я кричу, но мне кажется, что я продолжаю себя наблюдать со стороны и что происходящее это один большой кетаминовый трип — бессвязный, красочный и интенсивный. Я пытаюсь хоть как-то ориентироваться в том где я и кто я, ставлю себе якоря, пытаюсь делать зацепки, чтобы знать, как вернуться обратно, но меня уносит всё дальше и дальше. Всё состоит из отдельных фрагментов, как их собрать в единое целое и найти выход? Нет никакой реальности, никакого времени, это происходит сейчас и значит происходило всегда. Господи, когда же меня попустит-то?

Вот я открываю глаза и понимаю, что я в типичной сауне куда возят девочек. Камин, бильярд, дальше комната с большой круглой кроватью. Наверное это чатовское знакомство, когда это я, интересно, успела. Со мной 2 гражданина— один высокий, другой нет. Невысокий такой очаровательный урод — с косым глазом и странным кривым лицом. Ничего себе, я договорилась о групповушке?

Тут высокий предлагает уединиться, но уединение длится недолго, практически со старта он приходит к финишу — с громким рычанием и стоном. После он стремительно собирается, говорит всем пока-пока и уходит. Я остаюсь с Кривым наедине. Хуй у Кривого тоже оказывается неровным, меня это смешит — как всё в нём в рифму. Но Кривой скручивает меня и начинает ебать, сначала легко, но потом всё жёстче и жёестче. Но я не чувствую боли от его ударов, поэтому прошу ударить меня ещё сильнее.

Но всё мне кажется каким-то искусственным, вроде я нахожусь в пластиковых декорациях и наблюдаю за всем со стороны. Похоже на русский порнофильм — в камине огонь, на столе шампанское, а мы на кожаном диване. Я прошу ещё и сильней, ещё сильней, возьми же меня за горло и сделай мне больно.

В перерывах мы курим и смеёмся.

— Я вот рекламу придумал для Ющенко.

— А ну.

— Ю — чтобы не было морщин на хую!

— Я — чтобы было стояние хуя, — смеюсь в ответ я.

Дунув, мы продолжаем. Я чувствую в себе его кривой, так тепло от этого. «Ещё и ещё», всё прошу я. Тут меня просто разрывает от оргазма, я кричу и кончаю большой демонстрацией, вроде через меня идёт огромный поток людей, все праздничные и нарядные. То там, то там я вижу лиловые флаги. Революция восторжествовала и все вышли отметить этот светлый праздник. Крупные планы на лиц — это не те босховские лица, к которым я привыкла в Городке, нет. Это лица людей здоровых, сияющих, уверенных. Все поздравляют друг друга. Во мне звуки маршей, весёлая чеканная дробь. Все сливаются в едином УРА! Тут я понимаю, что стою прямо на сцене и читаю речь. Слова мои разливаются далеко вокруг. Бесконечный поток всё проходит и проходит сквозь меня. Ура! хочется мне крикнуть в ответ. Меня накрывает следующей волной, тут уже не демонстрация, а военный строй идущий сквозь шаг в шаг — левой, левой, раз, два, три.

Тут Кривой заряжает мне пощёчину — увесистую и уверенную, такую, что в голове моей вместо УРА раздаётся протяжный звон. Я внезапно прихожу в себя и обнаруживаю, что я не на сцене, и нет никакой демонстрации, а что я в сауне и на мне Кривой. Я становлюсь внезапно трезвой, с резкой критикой к своему состоянию.

— Что ты делаешь? — растерянно спрашиваю я.

— Ебу тебя.

— Зачем?

— Самоутверждаюсь.

15.

Вот мы выползаем из палатки укуренные, до этого там то те ебались, то эти, но я не принимала участие, а спала целую вечность. Мне снилось будущее Украины — прошли войны, прошла разруха и пришло благоденствие. В снах — тишь, гладь да пастораль. Я отдыхаю, смотря на спокойствие и благоденствие. Лёгкий ветер проходит по полям. Я вижу как всё стало так, как только можно мечтать. Как в новостном сюжете мне показывают всё новые и новые достижения. Иногда в мой сон врываются чьи-то порностоны, но от них я только глубже погружаюсь в сон. Мне хочется не просыпаться, а найти себе место в том будущем. Я выросла, я стала такой, как хочу. Мне снится, что я сижу в большом просторном и светлом кабинете, я работаю над новой повестью. У меня отрасли волосы и я такая ничего. От сна меня отвлекает то, что рядом ебут Покахонтес — девушку из регионов с волевым лицом и чёрными косами. Косы ударяют меня по лицу и я просыпаюсь окончательно. Ну вот, я наконец выспалась и решаю выбраться наружу, поесть и посмотреть как там. Я выглядываю из палатки и спрашиваю у проходящих мимо людей — а вы слышали, что сказали, что тем, кто будет сидеть на Майдане до последнего дадут квартиру в Киеве?

Двадцати минут опроса было достаточно, чтобы по палаточному городку пошёл слушок. Про квартиры говорят практически все, идет обсуждение того, как бы подольше задержаться в городке и дождаться желаемой жилплощади.

К обеду в городок подтянулись журналисты. Вернее как журналисты, приехал Командор с оператором. Люди с микрофонами и камерами спрашивающие у революционеров — известно ли вам, что самым рьяным революционерам полагается хата. Всё это произвело гипнотическое воздействие, многие ещё при ответе на вопрос прикидывают, как бы освоить метры в столице. Начинают идти разговоры о том, где именно дадут квартиры и сколько метров полагается на каждого революционера.

Да, эта новость всех оживляет и наполняет новыми силами. Ведь пришло время уходить. Знамёна были грязные и мокрые от постоянной слякоти, они не реяли, а висели грязными тряпками. За крики «Ющенко», особенно среди ночи, уже могли дать по лицу. Праздник кончился, наша палатка стояла продуваемая всеми ветрами. Трава выкурена, всех, кого там ебали, повезли по домам. Трезвость пришла внезапно и была похожа на то, как вроде остался в пустой комнате, полной сквозняков. Я поняла, что много недель болтаюсь на морозе, что кожа моя вся обветрена, сопли и температура. Мне хочется плакать, есть и в тепло. Бери шинель, да по домам. Я еду из революции домой на метро. Голос в моей голове поёт гимн Украины, но это уже не тот торжественный хор, это скорее похоже на одиночный стон и жалобу. Ще не вмерла? Ще не вмерла.

Через какое-то время до меня доходит смешная новость. Оказалось, что вера в жилплощадь вдохнула новые силы в революционеров на Майдане. Ничего себе, целая квартира тем, кто будет сидеть до последнего. Это стало проблемой для новой власти — всем давали понять, что пора бы расходиться. Но те, кто не расходился, давали понять, что расходиться они не собираются, так как они замерли в ожидании и согласны только на хорошие районы. Поэтому последние палатки простояли до самой инаугурации. Как сказали мне как-то ночью западноукраинские афганцы, у которых в Городке был целый квартал «У нас як шо шо, сокыры е». Сокыры не помогли, всех попросили уйти более настойчиво. Но вера в жилплощадь так поселилась в сердцах революционеров, что они даже создали коалицию ожидающих. Квартиры непременно дадут, только надо потерпеть и подождать. Иногородние участники коалиции селятся в общежитиях, по много человек в одной комнате. В ожидании жилплощади участники коалиции берутся за умеренную плату участвовать в разрешении вопросов незаконного строительства, то там, то там по Киеву образовываются очаги небольших палаточных городков. Есть у революции начало, нет у революции конца.

16.

— И как мы назовем нашу организацию? — спрашивает у меня Командор.

— Объективная реальность, — выдыхая дым предлагаю я.

После революции появилось чувство, что теперь можно всё и всё будет иначе, на время открываются двери самых закрытых кабинетов. В это время я и мои революционные друзья решили создать общественную организацию, которая бы продвигала светлые идеи легализацией марихуаны. Декриминализация, права человека, равенство, братство — эти слова вдруг зазвучали в наших разговорах чаще, чем ебля и «аестьдунуть». Первая акция Объективной реальности проходит в день, когда Ющенко произносит клятву президента.

6 февраля — день рождения Боба Марли. Объективная реальность решает отметить этот светлый праздник учредительным собранием. На улице — мороз, позёмку несёт по земле, зябко даже в окно смотреть. Отличный денёк для того, чтобы справлять именины ямайского укурыша.

День начался с того, что я и группа товарищей, в числе человек шести ходим по улице, размахивая растаманскими флагами. После этого назначены сборы в офисе у Падали. Командор поручает мне произнести речь на открытии собрания.

— Какого ещё собрания. Что, кроме нас кто-то будет ещё? — интересуюсь.

— Ты придешь и сама всё увидишь, — загадочно отвечает он.

Речь я готовлю полночи, я решаю пламенно обосновать необходимость легализации. Я ещё хочу добавить про легализацию эвтаназии и проституции, но Командор говорит, что пока что это лишнее, люди не готовы к таким радикальным шагам. На собрание я прихожу после ледяной прогулки с флагами — раскрасневшаяся и решительная. Офис Падали оказывается полон незнакомых мне людей, причём очевидно, что эти люди далеки от дискурса легалайза.

Кроме пришедших на собрание укурышей, явились представители Коалиции участников революции. В основном это дядечки в кожаных танкерах и меховых шапках, то там, то там сверкают золотые зубы. Вдобавок к златозубой коалиции пришли какие-то обшарпанные социалисты диссидентского вида. Пришёл большой Киса и посадил на плечи Золушку, девушку Падали, мелкую обезьянку с анимешной внешностью. Пришли ещё какие-то люди. Я заметила специальных гостей— двое плечистых мужчин без лиц, в затемнённых очках и в вышиванках под казёнными топорщащимися пиджаками.

Падаль отвел Командора в коридор.

— Ебать, Тарас, хули тут эсбэ делает.

— Так им же с Владимирской недалеко было, вот и зашли, — попыталась разрядить ситуацию я.

Командор ничего не отвечает и предлагает скорее начинать.

Вот я открываю собрание. Я сижу за столом и читаю речь: нашего дорогого и замечательного товарища Марли с днём рождения, наша цель — это свобода и душ высокое стремление. В комнате негде яблоку упасть, все слушают напряжённо.

Участники революционной коалиции держатся отдельной группой, а прямо возле меня стоят граждане в вышиванках и перешёптываются. Когда я очередной раз говорю про необходимость легализации марихуаны, один из революционеров, вуйко с мелкими глазами не выдерживает и прерывает моё выступление.

— Почэкайте, цэ вы про що, про наркотыкы? — спрашивает он.

По публике проходит нервный смешок, даже эсбэшники в вышиванках блекло разулыбались.

Пока я думала, что ответить, вуйко продолжил.

— Я думаю що надо всех наркоманов собрать и расстрелять, как в Китае.

Возникает пауза многотонная пауза. Такие моменты кого угодно раздавят. Я понимаю, что продолжать дальше не имеет смысла и технично сворачиваюсь. Больше желающих выступить нет и все постепенно расходятся.

17.

Весенний Киев наполнен возбуждением. После Оранжевых событий никто не может понять как себя вести, поэтому милиция вежливая, все двери открыты и позвонить можно чуть ли не самому Ющенко. Тимошенко — на обложке модного глянца. Есть вера в то, что вот она, победа. Начинает казаться, что вот он, воздух свободы. Надо только чуть-чуть потерпеть. Остаток зимы проходит в уличных акциях. Так Объективная реальность оказывается в протестующих против какой-то застройки, потом ещё втянута в решение разных вопросов, которые к легализации марихуаны не имели отношения.

На начало мая Объективная реальность решает сделать первую масштабную акцию. Конопляный марш — митинг с требованиями легализации, который проводят по всему миру. Командор даёт мне распоряжение пошить флаги.

— Но у меня нет денег на флаги, — прерываю я речь Командора.

Денег у меня действительно нет вообще, я даже забыла о том, как ими пользоваться. В этом отношении у меня коммунизм — где-то я ем, где-то ночую. На это Командор доминантно молчит. В тот же вечер я иду в скупку и сдаю туда бабушкины серьги с мелкими алмазиками. На полученные деньги я покупаю ткани — зелёной, желтой и красной. Решено, что флаг должен быть растаманским, но, нечаянно выходят флаги Литвы. Но наше движение это не останавливает, разве может что-то остановить таких ебланов как мы.

— Главное всё пока держать в секрете, — наставляет меня Командор.

— Я — могила, — отвечаю я.

Во время подготовки марша я списываюсь в чате с Юрой — чернявым чёртом, с которым меня связывает сексуальный опыт. Как-то, когда я была ещё студенткой, он повёз меня в сауну, где я близко познакомилась с целым отделом, чья служба опасна и трудна. На мне растаманская шапочка и я рассказываю о нашей общественной деятельности.

— Мы хотим провести первый конопляный марш, легализация марихуаны.

Юра молчит в ответ. Он отвозит меня в какой-то пустой офис, там ставит раком и ебёт, пристукивая каблуками своих лаковых штиблетов. На мне цветная полосатая шапочка и выгляжу я так, что просто адок — синяки под горящими глазами, очень странная одежда. Юра сдержанно это отмечает и обещает в следующий раз выебать меня в жопу.

А так, я конечно не говорю про наши планы о Конопляном марше никому.

День марша выдался тёплый и солнечный. У памятника Хмельницкому собирается пёстрая толпа весёлых придурков. У меня в руках громкоговоритель — Люди, послушайте меня, Объективная реальность существует, — вещаю я.

Но вокруг нас собирается антишествие, секта Посольство Божье вывело людей, которые вышли выразить протест против наркотиков.

Люди достаточно мрачные — по большей части беззубые чернушники, которым на ремиссии открылся Бог.

— Деточка, брось наркотики, брось — призывает меня нечто без передних зубов и в спортивном костюме, — не ешь деточка трамадола. Я веду за собой пёструю толпу, вот мы стартуем с Софиевской площади и идём по Владимирской, проходим мимо Владимирской 33.

— Свободу не спыныты, — кричу я.

На противоположной части дороги идут борцы с наркоманией которые скандируют: «Трамадолу нет, Иисусу да!». Выглядят борцы чрезвычайно мрачно. У большинства нет зубов. Нам пытаются перекрыть дорогу, но мы всё равно просачиваемся через Прорезную на Майдан — Свободу не спыныты!

Мы располагаемся на одной стороне Майдана, а сектанты с той стороны, где Стелла.

— Мой сын кололся марихуаной и теперь у него рак мозга!

— Мой муж употреблял марихуану и чуть меня не убил.

Эти истории доносятся от митингующих. Но, несмотря на это, Марш можно считать состоявшимся. Чувствуется, что это всё только начало: что впереди столько свершений, столько побед.

18.

Это я. Я лежу в блиндаже и думаю о том, что пора закончить Хроники, ведь самой задумке уже лет десять. Недавно закончился бой, в честь дня октябрьской революции стреляли с самого утра. В блиндаже пахнет деревом, дымом, уютно трещит буржуйка, рядом мурлычет котёнок Атошка. Тот Майдан сейчас кажется милым и уютным — не было смертей, не были принесены такие огромные жертвы, всё было похоже на большой рок-концерт.

После Оранжевых событий, когда стало понятно, что всех обманули, у меня случилась полная апатия к социуму. Год за годом я старалась держаться максимально в стороне от происходящих в обществе событий. Разочарование моё было столь сильным, что я не могла представить, что смогу когда-то вернуться в мир людей. Я жила безмятежной и отстранённой жизнью.

Да, первый Майдан закончился сильным разочарованием, буквально через пару лет всё стало точно так же как и было — двери в кабинеты хором захлопнулись, власть опять стала бесконечна далека от всего, что происходит с людьми. Ющенко оказался полным рахлом, он был так поглощен мыслями о том, что он Мессия, что даже не обратил внимание на то, как быстро и сильно упал его рейтинг. Юля оказалась корыстной и изворотливой, она так думала как развернуть ситуацию в свою сторону, что в итоге сама осталась не у дел. Но я так была отстранена от этого всего движения, что даже не заметила как президентом всё же стал Янукович. Выборы запомнились мне только плакатом на весь дом с изображением Яныка, я любила утром покурить глядя на него. К власти пришли мафиози, вот только оказались они в итоге полными лузерами. Яныка свергли, он скорее всего даже не понял как это всё так развернулось не в его пользу. Но пока Мыкола вешался, горе случилось — началась война. Хорошо, что тогда, после Оранжевых событий не началась война. Я была тогда такая заведённая, что у меня бы не было шансов на взрослую жизнь, я бы по-любому где-то влезла и меня бы прибило. Сейчас у меня нет страха, кажется, что в блиндаже я в полной безопасности.

У меня больше нет желания прятаться от жизни, а наоборот — как можно плотнее находится с ней в контакте, наблюдать всё и быть свидетелем. Украину пытаются уничтожить, но в этой земле столько жизни и силы, что она переварит любого, кто сюда полезет. Через боль, через потери приходит осознание своих границ.

Было разбужено чудовище и оно требует каждый день новых жертв — двухсотые со всех сторон так и летят к нему в пасть. Чудовище проснулось, в его пасть полетели тысячи и тысячи жертв со всех сторон. Но кто разбудил чудовище, тот сам в итоге станет его жертвой. До скорых революций.

ОГЛАВЛЕНИЕ

метки